О надеждах на Год литературы
Главная > Медиа > Новости > Эксперты > О надеждах на Год литературы
16 Февраля 2015
О надеждах на Год литературы
Чудес, конечно, ждать не приходится: вон, прошлый год был Годом культуры — намного ли культурнее стала страна к декабрю? А ведь денег из казны на прошлый «целевой год» выделялось вдесятеро больше, чем на нынешний. Да и вообще, от таких затей: декада того, месячник сего, год этого — никто и никогда не ожидает системных сдвигов. Удалось впихнуть в план и провести несколько осмысленных мероприятий — и ладно; не удалось — тоже не беда: хоть как-то «привлекли внимание общественности». Случай с Годом литературы, однако, особый. Русская классика — один из величайших предметов национальной гордости и притом едва ли не единственный, почти не подвергаемый сомнениям ни здесь, ни за рубежом. И сейчас на своей же родине русская литература пребывает в весьма угрожаемом состоянии: люди всё меньше читают, культурный код, основанный на классических текстах, объединяет всё меньшую долю людей — и т. д. Процесс ликвидации грамотности зашёл уже так далеко, что на самом верху всерьёз забеспокоились — и велели что-то делать. Что-то и начато, но ещё толком не договорено, что именно. В такой момент даже от небольшого дополнительного внимания к проблеме может случиться вполне ощутимая польза. А может и вред.

Бед сегодня у русской литературы — как блох на дворняге. Тот очевидный факт, что книги берёт в руки всё меньшая часть населения, что среднестатистический россиянин водит глазами по строчкам всё реже — да и не по тем строчкам, которыми стоило бы гордиться (девять последних лет, по опросам социологов, «писателем года» люди выбирают Дарью Донцову), имеет множество вполне рукотворных причин. Это и монополизированность книгоиздательского бизнеса, шокирующая даже по российским меркам. Это и крах системы книгораспространения. Книжные магазины в наличных экономических условиях (аренда, налоги) вымирают, как динозавры. Во множестве городов, в том числе не малых, ни одного книжного магазина уже нет; в пятнадцатимиллионной Москве их не осталось и полутысячи: как говорят знатоки, их в одиннадцать раз меньше, чем в девятимиллионном Лондоне. Это и несуразно — в сопоставлении с доходами людей — дорогие книги, и практическое исчезновение литературной критики, и многое другое. Но власти наши вообще не умеют создавать благоприятные условия для развития несырьевых отраслей; а про книгоиздание и книготорговлю (которые ведь не отнесёшь к импортозамещению!) они не заикались даже, что хотят им создать условия. Так что если в этой сфере что-нибудь паче чаяния и начнёт меняться к лучшему, то очень небыстро — и до конца Года литературы заметных благих перемен уж точно можно не ждать.

Зато заметные перемены грядут в другой страшно важной для литературы области — в школьной словесности. Они ведь уже начались: в школу вернулось выпускное сочинение, меняются форма и содержание ЕГЭ, активно обсуждаются перечни книг, подлежащих изучению. В происходящем очень велика доля восклицаний, плохо идущих к делу, но это было неизбежно. Раз уж сам президент высказался по этому поводу, не мог не обостриться, так сказать, эффект Луки Лукича Хлопова: «Не приведи Бог служить по ученой части! Всего боишься: всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек». Думские депутаты, общественные деятели разных уровней — в том числе и разных уровней образования — произносят о преподавании литературы в школе множество громких слов, заглушая речи профессионалов. Какая-то часть этих слов будет реализовываться на живых людях, и ничего тут не поделаешь. И чрезвычайно странная мысль о едином учебнике скорее всего пройдёт. (Тут ведь не только фельдфебельская страсть к выстраиванию всех в одну шеренгу — тут и шкурный интерес. Вы понимаете, какова будет рентабельность у столь тиражного издания? И кому заказ достанется, не так трудно предугадать.) И требования выстроить преподавание литературы под стандарты нравственного и патриотического воспитания неотвратимо войдут во все минобровские документы — волтерианцы1 напрасно так много против этого говорят.

Со всем тем смею утверждать, что перемены эти в целом окажутся к лучшему. Ведь надо взять в расчёт, с какого катастрофически низкого уровня они начались. Вожди и реформаторы нашего образования не любят и не понимают гуманитарного образования вообще и школьной словесности особенно — иные из них позволяли себе говорить это и вслух. Егэизация и бюрократизация школы ударили больнее всего именно по литературе: когда в школе больше контроля, чем обучения, а учителя больше отчитываются, чем учат, это вредно даже для изучения синусов и киловатт, для стихов же — смертельно; да и отмена обязательного экзамена по литературе была воспринята большинством учащихся и их родителей как официальное разрешение ничего не читать. Литература в школе была, почитай, убита — теперь ей приказано оживать. Раз сам президент сказал, что она важна, это волей-неволей станут повторять все образовательные начальники. Обязательность выпускного экзамена возвращается; глядишь, даже учебных часов малость подкинут — кто ещё год назад смел надеяться, что такое возможно? Так что пусть говорят о литературе как можно больше и как можно разнообразнее — авось договорятся и до полезных вещей.

Кардинальных улучшений в школьном преподавании литературы, думаю, не будет — во всяком случае, пока не изменится генеральная линия, проводимая Минобром. Нынешнее начальство, с его неостановимым стремлением всё строго регламентировать и обвесить мириадами обязательных отчётов, так и останется особенно враждебным именно к словеснику. Но хорошим учителям, уж сколько их есть, станет чуть легче делать своё бесконечно важное дело — хотя бы и только потому, что оно вновь признано важным. Твардовский говорил, что люди делятся на читавших «Капитанскую дочку» и не читавших «Капитанской дочки». Правильно говорил: разделение, право же, принципиальное. Давайте надеяться, что к концу Года литературы доля читавших начнёт понемногу увеличиваться.

Источник: expert.ru
Вернуться