От Бетховена до Башлачева: классики, современники и национальная музыкальная культура
Главная > Медиа > Новости > От Бетховена до Башлачева: классики, современники и национальная музыкальная культура
27 Июля 2017
От Бетховена до Башлачева: классики, современники и национальная музыкальная культура

Выпускница Гнесинки и Московской консерватории и аспирантуры Ляля Кандаурова ведет авторский курс по истории классической музыки и пишет для издания Seasons of life. Ее коллега по музыкальной журналистике Денис Бояринов пришел в музыку неклассическим образом, и его диплом Бауманки здесь не при чем. Автор и куратор лейбла «Темные Лошадки» и одноименного фестиваля в поддержку молодых русских музыкантов, Денис ведет раздел «Современная музыка» на портале Colta.ru, а в «Репном» выступает впервые. Ляля же наш постоянный, регулярный эксперт, профессионально и с упоением она рассказывает о классической музыке.


— Музыкальный слух – это врожденное или его можно развить?

Ляля Кандаурова: У меня абсолютный слух, но это выяснилось не сразу. Когда мама, движимая импульсом учить меня музыке, пришла со мной в какую-то хоровую студию, ей сказали: тотальное отсутствие слуха, но хорошее чувства ритма. Потом, когда я занималась музыкой профессионально, оказалось, что у меня как раз хороший слух и посредственное чувство ритма. Поэтому, я думаю, только о способностях экстраординарного порядка можно говорить, что они врожденные. Моцартом или Прокофьевым надо родиться, все остальное можно выучить.


 Лекция «Умение слышать!». Март 2015


ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА МУЗЫКАЛЬНОЙ НАУКИ


— Какое образование или специальные навыки надо иметь, чтобы разбираться в музыке? Где этому учат?

DSC_9380.jpg

Ляля Кандаурова: В классической музыке все легко. Наша система высшего образования старомодная, и мне этим консерватизмом нравящаяся. Чтобы профессионально разбираться в классической музыке, нужно рано вступить на этот путь и долго по нему идти. Как выпускница консерватории я не представляю лучшего места, хотя в Москве целый ряд вузов дают музыкальное образование. У консерватории самая лучшая репутация, но конечно, нельзя сказать, что их диплом автоматически равен компетентности в музыке. Музыка – штука бесконечная, а «разбираться» – относительное понятие, поэтому формальное образование – это не все. Музыку нужно много слушать, все время про нее читать и очень хотеть это делать – тогда начнешь разбираться, и чем дальше, тем острее будешь чувствовать, что ничего на самом деле не знаешь.

— А чтобы разбираться в современной музыке, обязательно заканчивать консерваторию?

DSC_9419.jpg

Денис Бояринов: Хочется ответить «мы консерваториев не кончали». Современной музыке особенно никто не учит – таких курсов и в мире мало, а в России почти нет. Я сам заканчивал МГТУ им. Баумана, а в музыкальную журналистику пришел по собственному интересу, без принуждения со стороны какого-либо вуза или серии курсов. На мой взгляд, журналистике – и не только музыкальной – лучше всего учиться опытным путем, поскольку советское и постсоветское образование плохо стыкуется с реальной практикой. Сейчас на журфаке МГУ есть отдельный курс, посвященный истории мировой музыкальной журналистики. Я выступал на нем в роли приглашенного лектора. Курс в свое время организовал Артемий Троицкий – гуру нашей журналистики, не получивший специального музыкального образования. Сейчас там преподает Андрей Бухарин – насколько мне известно – тоже не закончивший консерватории. Главным мотором во вторжение в эту тему является безусловный интерес к предмету.

— Не встречает ли критики в профессиональном сообществе, когда музыкальным журналистом выступает человек, не связанный с профессией? Можно ли рассуждать о музыке, не будучи музыкантом?

Денис Бояринов: Если ты музыкант, то делай музыку, а не рассуждай о ней. Но я не уверен, что классическое музыковедение этот подход допускает.

Ляля Кандаурова: Писать о классической музыке без образования очень сложно. Именно поэтому в советские времена чаще всего это делали музыковеды; кстати, это наложило на советскую музыкальную журналистику определенный отпечаток, и не только хороший. Музыковеды, как правило, еще и музыканты-практики: они овладевают каким-то инструментом (обычно это фортепиано), и сверх этого владеют корпусом музыкально-теоретических дисциплин. Но мы сейчас смешиваем два важных понятия. Музыковед – это ученый, который занимается наукой, защищает работы, пишет учебники или проводит исследования. Журналист пишет в медиа, которые читают непрофессионалы; это абсолютно другая работа, другой язык, другая точка зрения. Именно потому, что писать о классике нужно как будто сочетая две эти роли, это так сложно. И если в в поп-культурной музыкальной журналистике Денис назвал около десяти безусловных авторитетов, то в моей сфере, в академической музыке, их, пожалуй, еще меньше.

— Назовите имена этих редких людей.

Ляля Кандаурова: Это общеизвестные имена: можно открыть газету «Ведомости», или «Коммерсант», или сайт Сolta.ru и заглянуть в раздел классической музыки – это и есть наш передовой фронт, замечательные профессионалы. Многие начинали как ученые или музыканты-практики, но сейчас это именно профессиональные слушатели, люди с ежедневной практикой восприятия.

Денис Бояринов: Мне кажется, это даже разные участки мозга: делать музыку – одно; анализировать ее, пытаться выстроить исторический, культурный контекст, объяснить как явление – совсем другое дело. Тут даже есть некий конфликт интересов, потому что если ты музыкант и умеешь играть, то априори к какой-то музыке более расположен, в большей степени имеешь к ней отношение, а к другой музыке – меньше, и это меняет картину мира, искажает целостность восприятия.

— В классической музыке разбираться сложнее, чем в неклассической?

Ляля Кандаурова: Из-за того, что я всегда занималась классической музыкой, я не то чтобы выросла в ощущении пренебрежения к какой-то другой музыке, а просто с ней не сталкивалась. Несколько лет назад, сменив консерваторские круги на немного другие и столкнувшись с миром неклассической музыки, я поняла, насколько я невежественна: насколько беспомощен человек, который вообще не сталкивался с этой грандиозной, фантастически разнообразной культурой. Я не знаю главных дат и главных имен, не знаю стилей и понятий, генеалогических связей – не знаю базовых вещей, и мне никак не помогает мое знание музыки Бетховена или других немецких симфонистов. Любая музыка – океан, который постижим только при ежедневной навигации. Думаю, неклассическая музыка, и старая, и новейшая, в этом смысле сложнее, потому что по ней еще не написаны учебники. Зато про классику всегда есть что почитать. 


 Лекция «Симфония: биография одного жанра». Сентябрь 2015


СТЕРЕОТИПИЗАЦИЯ РУССКОГО РОКА


— Как в музыке разных стран и культур проявляется менталитет? Например, если сравнить русский рок и зарубежный.

DSC_9428.jpg

Денис Бояринов: В моей лекции этот вопрос частично затрагивается. Русский рок – очень крупное явление. Внутри русского рока есть масса направлений, среди которых одни течения безусловно отражают особенности русского сознания, а другие совершенно индифферентны этому и пытаются полностью абстрагироваться от национальной культуры. И все они есть некое следствие, реакция на то, что мы живем в России. Как и наши национальные песни, и наша классическая музыкальная история, начиная от Глинки и заканчивая Стравинским, – все это музыкальная культура. И как любая культура, рок-музыка прошла стадии: сначала была подражательная техника, восприятие некой моды, потом она прошла приращение к единому организму – культуре, потом обрела свою форму, а после она стала существовать во множестве разных видов. Из молодых групп, которые сейчас играют рок-музыку, можно найти и тех, кто пытается играть ее так, будто они живут в Лондоне, не замечая, что происходит в России, и напротив, тех, которые пытаются держаться корней, вплоть до того же Башлачева.

— Еще с подросткового возраста, при первом знакомстве с русским роком, у меня сложилось впечатление, что это в первую очередь поэзия, а потом уже музыка. Так ли это, и нет ли в жанре конфликта между мелодией и словом?

Денис Бояринов: Есть некий базис, очевидный стереотип, который возникает, когда говорят о русском роке, потому что культура слова здесь безусловно ярко выражена. Но при этом у нас всегда были и есть коллективы, которые более интересны своей музыкой, чем словом, и тут невозможно единое правило сформулировать. Также я бы не стал говорить, что иностранный рок связан исключительно с музыкой. Очень много явлений внутри этого казалось бы однородного массива, который на самом деле неоднородный. Есть лишь какие-то отдельные примеры, про которые можно говорить, что здесь в первую очередь – слово.

— Расскажите подробнее об этих примерах.

Денис Бояринов: Эта тема заслуживает отдельной лекции. Очевидный пример – это Борис Борисович Гребенщиков и музыка группы «Аквариум». С одной стороны, абсолютно справедливо принято считать, что Борис Гребенщиков – это главным образом мастер слова и рифмы. Вероятно, про человека, который воспринял рок-культуру от Боба Дилана, можно так говорить, что он и есть в первую очередь поэт, во вторую – музыкант. С другой стороны, давайте посмотрим на разные альбомы «Аквариума». Если слово Бориса Борисовича развивалось со временем, но оставалось примерно в одной константе, то музыка от пластинки к пластинке меняется значительно, начиная от первых акустических опытов хиппи, затем увлечения панком, потом новой волной. Хотя нами принято воспринимать БГ как поэта, при этом он был чуток и внимателен к музыке, к звуку, и менялся в этом смысле гораздо более динамично, интересно и ярко. Например, про этап курехинских экспериментов «Аквариума» (период дружбы Гребенщикова с Курехиным) нельзя говорить, что это интересно только с точки зрения слова. В первую очередь там как раз музыка, и хоть мы и воспринимаем БГ поэтом, но на самом-то деле он музыкант.

— Может, значение музыки недооценено из-за того, что в текстах смысла слишком много?

Денис Бояринов: «Аквариум» клеймили за придуманные ими образы, хотя слушатели сами вкладывают смыслы в их тексты. Гребенщиков всегда любил абсурдную поэзию, и это чувствуется в его песнях, ведь прямых образов там не содержится, смысл каждый сам для себя выносит. Конечно, в русском роке есть некая догма слова. У нас принято, если на сцену выходит носитель рок-эстетики, он не может нести чушь, петь бессмыслицу, и в этом ощущается давление. Но есть музыканты, которые пытались это опровергнуть.


Лекция «Время колокольчиков: поэтические влияния русского рока и особый слог Александра Башлачева». Декабрь 2016

СОВРЕМЕННАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА


— Новая музыка появляется так быстро, что иногда возникает ощущение засоренности эфира. А не деградирует ли современная песенная культура?

Денис Бояринов: Я не сторонник считать, будто что-то деградирует, но, к сожалению, русский рок превратился в пережевывание штампов. Ярких смелых идей и образов сейчас не возникает. В лучшем случае есть музыканты, которые продолжают двигаться в ими же самими сформированных стилях. Например, трудно предъявлять претензии Константину Кинчеву, что он в каждом альбоме «Алисы» повторяет сам себя. Наверное, он уже имеет право это делать. Другое дело, когда молодые музыканты пытаются изображать из себя группу «Алиса», или БГ, или быть Земфирой, и у них это не получается, естественно. Тяжело быть успешной копией.

— А как вы относитесь к каверам? Особенно вы, Ляля, как относитесь к неоклассике, к тому, что ее переделывают, добавляют электронные аранжировки?

Ляля Кандаурова: Все можно делать хорошо и плохо. Поэтому и среди сочинений, которые относятся к «академической» музыке есть, на мой взгляд, вторичные, и в области так называемой популярной музыки есть вещи магнетические, сложнейшие, удивительно сделанные. Говорить об этом трудно даже на уровне терминов: что такое неоклассика? А классика? Где заканчивается она и начинается неклассическая музыка? И как правильно ее назвать? Зачастую эти разделения не работают вообще. 

DSC_9383.jpg

Например, в конце 60-х–70-е годы XX века в американской музыке происходило интересное сближение стилистических плит, когда то, что определяется сейчас как классика, постоянно питалось неклассической средой: индийской музыкой, электроникой, джазом. На точках этого плавления рождались подчас интереснейшие и стилистически неопределимые вещи. То, что сейчас принято называть неоклассикой, в свою очередь, во многом вышло из той среды, утратив свойственные этому искусству тогда андеграундные черты и приобретя массовость. Получается, что мы в одночасье договорились до всяких тонкостей, но без них любой ответ на «как вы относитесь» будет нечестным.

— Ну вот этого пиетета, что классика это святое, не трогать, не лезть – нет?

Ляля Кандаурова: Нет, мне кажется, смешно и глупо было бы рассуждать так по-ханжески; это значило бы лишить себя такого количества удивительных вещей.

Беседовала Ирина Трофимова


Вернуться